Я думаю, что он это сказал просто, чтобы отвлечь меня. Я замолчала, и глаза у меня округлились как у совы, как случалось всякий раз, когда мне становилось страшно. Я знала, что вот-вот могу сделать что-то страшное. Я верила в ад, в вечную пытку огнем… Но ведь это будет потом?
В спальне было холодно. Обычно Анна разводит там огонь, но из-за хлопот с ужином и радостей по поводу подарков она забыла сделать это.
Он быстро разделся и бросил свою одежду на кресло. Я, застыв в оцепенении, стояла и смотрела на него, стуча зубами от страха и холода.
– Прыгай сюда, пока не простудилась, – сказал он.
На его длинной спине алела яркая клубничная родинка. Темные волосы торчали из подмышек, и в свете лампы его тело отливало медовым оттенком.
Он лег в постель, подперев голову кулаком.
– Не смотрите на меня, – попросила я.
Он закрыл глаза руками, но я видела, что между его пальцев остались большие пространства, через которые он мог видеть меня. Пока я снимала платье, он декламировал:
Миссис Уайт спужалась очень,
Дух привиделся ей ночью,
Он вокруг столба летает,
Алчно пончик уплетает…
– Вы такая маленькая толстушечка, – произнес он, когда я подошла к нему.
Меня трясло, но он думал, что это от холода. Он растер мою кожу, чтобы мне стало теплее, и сказал, что мои коленки холодны, как ледышки. Он сделал все, чтобы я расслабилась.
– У тебя такой славный пушок на животике, правда? – спросил он меня, нежно прикасаясь ко мне пальцами. Мне стало так ужасно стыдно, что я почувствовала, как мое тело окаменело. Меня охватил ужас.
– Что с тобой? – спросил он меня, поцеловав мои плотно сжатые губы. Он все так чувствовал, но почему он не мог понять, что со мной. – Тебя мучает совесть?
Дело было не в совести. Даже если бы я была его женой, мне все равно было бы страшно.
– Что, милая, что? У меня слишком жесткие руки? Если бы он не был так нежен со мной, наверное, я была бы храбрее. Я разрыдалась на его голом плече.
– Не знаю, – сказала я безнадежно.
Я вдруг почувствовала себя такой дурой, из-за того что плачу в постели, особенно после того, как я смеялась днем и давала всем понять, как я безумно счастлива.
– У тебя были травмы? – спросил он меня.
– Травмы? – переспросила я, да мне такого слова и слышать-то не приходилось. – Ну, я не знаю, – сказала я, – не знаю.
Единственное предложение, сложившееся в моем рыдающем сознании.
Он старался убедить меня, что нет причин для беспокойства, что мне нечего бояться. Он нежно ласкал меня, но мне все равно было страшно. До этого, в креслах, в машинах, в ресторанах я касалась его рук, целовала волосики на его запястьях и мечтала о том, чтобы его пальцы касались моей сокровенной плоти, тех мест, которых я еще никому не позволяла касаться. Но сейчас все вдруг перевернулось.
Он сказал, что я должна рассказать ему о своих опасениях, обсудив с ним свое состояние. Но я не могла. Мне хотелось только одного: заснуть, проснуться и знать, что все уже позади, как после операции.
Я лежала у него в руках и плакала, а он говорил мне, что я не должна истекать слезами, что мы оба сейчас просто ляжем и хорошенько выспимся, чтобы проснуться утром бодрыми и полными сил… Он говорил почти шепотом, обвиняя себя в том, что так необдуманно, так глупо поступил, даже не предположив, что у меня могут возникнуть страхи и нервозность.
В конце концов он принял снотворное и лег на другую часть кровати, собираясь спать.
– Прости меня, Юджин… я так люблю тебя, поверь мне, – прошептала я.
– Все хорошо, милая, – ответил он, потрепав меня по теплому бедру. Нам обоим уже не было холодно.
– Я не буду бояться завтра, – сказала я, зная, что все равно буду.
– Конечно, любимая, – успокоил он меня, – ты просто устала, поспи, утром все будет хорошо, не думай ни о чем, просто спи.
Он взял мою руку в свою. Мне так хотелось высморкаться, я так наплакалась, что просто дышать не могла. Мне было стыдно сморкаться, я считала это дурным тоном.
Я заснула в ужасном настроении.
Утром он разбудил меня своими прикосновениями, и я проснулась, не чувствуя себя в силах уступить ему. Он все понял, встал и начал одеваться. Я извинилась.
– Не надо все время извиняться, – сказал он, набрасывая себе на плечи подтяжки, – ничего сверхъестественного в твоем поведении нет, не терзай себя.
Юджин сел в кресло и стал надевать носки.
– Ты уже встаешь? – спросила я.
– Да, я всегда встаю с рассветом, если плохо сплю. Иду гулять или работать…
– Это я виновата.
– Перестань говорить о своей вине, не накручивай себя, – опять попросил он меня с таким выражением, что я даже была рада, что еще довольно темно и я не вижу его лица. Я не могла, не могла его видеть!
Он вышел из комнаты, и спустя некоторое время, я услышала, как хрустит гравий дорожки у него под ногами.
Я продолжала лежать, слезы текли по моим щекам.
За всю свою жизнь я ни разу не чувствовала такого стыда. Я была совершенно уверена в том, что наши отношения кончены из-за того, что я вела себя, как ребенок. Около половины девятого было уже совсем светло, хотя в небе осталось еще несколько звезд. Они были совсем тусклыми, как всегда выглядят звезды утром.
– Иди домой… исчезни, – сказала я звездам или самой себе. Я встала, оделась, снизу доносились какие-то звуки – это Анна возилась с печью. Я не знала, как посмотреть ей в лицо. Или его матери. Или Дэнису… Мой черный джемпер, который делал меня столь очаровательной за ужином, теперь, при свете дня, казался мне просто идиотским. Мне мечталось удрать из этого дома и вернуться в свою комнату у Джоанны, так, чтобы меня не заметили. Я взглянула в зеркало. Мое лицо, о Боже, оно было опухшим и красным. Все все поймут!
Пошел снег. Он пошел неожиданно и быстро, он падал, как дождь, косыми струями на поле, но немедленно таял. Я высунула голову, надеясь, что прохладный воздух и снег хоть немного приведут в порядок мое лицо, а потом пошла во вторую гостевую комнату, чтобы смять там постель. Пусть все думают, что я спала там. Я себя чувствовала дурой, я и была дурой, потому что все это делала, ведь Анна же все равно все заметит, ее мне не обмануть. Под диваном я нашла коробку со старыми игрушками и порванными книгами.
«Эта книга принадлежит малышке Франс Гейлард» – прочитала я на титульном листе книжки про животных. А потом уже совсем безобразие пошло, я посмотрела на поломанные и покусанные игрушки и разрыдалась над ними.
Внизу на кухне я не могла смотреть на него. Я сидела, опустив голову. Я бы, наверное, не пошла, но Анна застала меня во второй комнате и сказала, что завтрак готов.
Он вручил мне чашку и спросил:
